Я не знаю, как это получилось, и никогда не думала, что может быть такое. Очень мало и плохо помнила свое детство. И вот сейчас, в свои 48 лет, я больше чувствую себя ребенком, чем всю свою прошлую, уже длинную (и одновременно короткую) жизнь. Даже был ведь уже и «кризис среднего возраста», и казалось, успешно преодоленный – после опасной болезни и операции мне была дарована вторая жизнь. Я была полна радости жизни и любви ко всему миру и людям, к своим близким, думала, что ничто не сможет омрачить этого выстраданного долгими годами счастья, и что все мои неврозы и комплексы остались позади. Увы, теперь я понимаю, что это была, наверное, прекрасная иллюзия, которая, впрочем, очень хорошо защищала меня от страха и давала большую силу. Я любила даже себя. Это было слияние с миром, с людьми. Или я действительно родилась заново и стала в этот момент ребенком? Но эта же иллюзия отделяла меня от реальности, от подлинной встречи с людьми и с собой.
Сейчас я понимаю, что такая подверженность и приверженность прекрасным иллюзиям (интроективность) уходит корнями в особенности моего воспитания – вернее, его отсутствия. В сущности, духовных родителей и воспитателей мне заменили авторы и герои великих, прекрасных книг. Детство было согрето Диккенсом и Стивенсоном, Купером и Майн Ридом. Любимая героиня – Динка В. Осеевой - была мне подругой и сестрой. Читая, я не видела строчек, а полностью, всеми своими сенсорными механизмами погружалась в волшебный, но абсолютно реальный для меня мир, и жила в нем. Так проживать прочитанное было возможно только в детстве и юности. Между реальностью и воображением не было границ. Дальше - русская классика. Мне повезло – все произведения школьной программы я читала до того, как их «проходили» в школе. Самыми любимыми стали Чехов и Толстой, Достоевский, Михаил Булгаков. Они рассказывали о жизни и учили идеалам, были для меня живыми, в них самих и в их прототипов-героев я даже влюблялась. Читала все биографические материалы и дневники, могла бы стать, наверное, хорошим филологом и литературоведом. Очень хотелось временами читать для других стихи – как я их умела чувствовать и передать… Пушкин и Фет, Цветаева, Мандельштам, Тарковский, Пастернак, Бродский… Поэзия учила меня чувствовать, дарила яркие и несравнимые ни с чем ощущения. Ведь это прямая передача другому (читателю) мельчайших оттенков чувств, ощущений, мыслей и мощной энергии! Я думаю, что поэзия и музыка - это вершина творческого самовыражения человека, великое чудо на Земле, служащее доказательством божественной сущности человеческой души.
Но все это было моим внутренним, тайным миром, ни высказать, ни выразить, ни поделиться которым я не могла ни с кем, и в жизни чувствовала себя очень одинокой. Страх, неуверенность в себе, не просто низкая, а отрицательная самооценка, запрет на самовыражение – результат эмоционального отвержения и холодной авторитарности матери и неконтролируемой агрессивности отца. Контакта с родителями, как я теперь понимаю, вообще не было, я всеми силами старалась скрыть все свои мысли и чувства и «спрятаться» от родительского ока. Я не жила тогда, а заставляла себя делать что-то механически, в постоянном противоречии с желаниями и чувствами. И чувствовала, что я – одна, совершенно одна в этом непонятном и опасном мире. Главной опасностью был для меня отец. Я до сих пор не могу простить ему этого ужаса моего отрочества и юности, когда я не хотела жить, чувствовала отвращение к себе…, порой мне казалось, что я схожу сума. И ни понять, ни сказать никому ничего было невозможно. Не было тогда в нашем городе ни психологов, ни психотерапевтов.
Меня спасло только раннее (до 3х лет) деревенское детство с простой, но любящей бабушкой. Она никогда не ругала меня, была мудрой и в меру заботливой. И все летние каникулы в деревне – природа и почти неограниченная для меня свобода. Каждый день – как целая жизнь, нет границ времени, пространство - поля вокруг хутора – тоже безгранично, заблудиться невозможно, все - как на ладони...
До сих пор у меня проблемы с моей «безграничностью» во всем. С трудом структурирую время, не нахожу дороги в городских джунглях, не умею устанавливать дистанцию в общении.
Чтение классики (реалистической и психологической прозы) развило у меня тягу и интерес к людям, их внутреннему миру. Каждый человек для меня – как большая увлекательная книга, так хочется узнать его и понять.… Но, увы, люди открываются не так легко, как книги.
И конечно, я c жадностью читала психологическую литературу, какую только могла найти в 80-е годы. Так что приход в психологию был для меня неизбежным.
У меня уже был диплом психолога, была любимая работа в службе психологической помощи по телефону, где с помощью одного только голоса и слуха я переживала волнующую встречу и близость с разными людьми, чувствуя их боль, как свою (благодаря слиянию). Но каждый человек был и остается для меня Вселенной, каждый несет тайну своего существования, и у меня получалось на минуты или часы разделять с ними их жизнь. Не знаю, насколько профессиональной была моя работа тогда, но там точно было мое присутствие и вовлеченность, и принятие, и волшебное ощущение Встречи.
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется,
И нам сочувствие дается, как нам дается благодать.»
Эти строчки Тютчева были для меня девизом в работе.
Встречаться с собой было гораздо труднее. Наверное, я прожила почти всю свою жизнь без полного осознавания себя, своих чувств, желаний и потребностей, как будто с кружевной повязкой на глазах – вроде вижу, но неясно и не все (и ведь действительно, из-за развившейся с 10 лет близорукости я мало что видела без очков). Мало что понимала про себя, внутри было интуитивное «знание-ощущение-желание», но безотчетное, немое, несформулированное. И остается только сожалеть, что я так поздно пришла на практическое обучение психотерапии и на личную терапию.
Освобождение
Обучающая гештальт-терапевтическая группа на 3 года стала моей семьей (которой у меня не было в жизни), моделью реальной жизни и полигоном борьбы со всеми внутренними проблемами, средством освобождения от неосознаваемых защит и запретов.
После привычной внутренней изоляции, терапевтическая группа - целый микрокосм! но теперь это уже реальность, где я постепенно, с трудом учусь быть действующим лицом, а не только зрителем и слушателем. Мои чувства привычно замирают и прячутся, остается только радость от общения, которую предъявлять легко. Все же остальные непредсказуемые чувства кажутся мне тигром, которого безопаснее держать в клетке. Я с ними мало знакома и боюсь неожиданных собственных проявлений – ведь, скорее всего, мне будет за них стыдно.…С восхищением и завистью смотрю, как свободно самовыражаются другие. Мне чаще всего даже слово вставить не удается, что меня поначалу и не огорчает – так интересно слушать и видеть других. Слово Конкуренция долго не доходит до моего сознания, как что-то чуждое и ненужное мне лично.
Но вот я уже начинаю понимать, что я – какая-то не такая: мне не верят, подозревают в хитрости и скрытности. А я-то, наивная, ждала если не понимания, то хотя бы принятия, тянулась к другим, придумывала их себе, по привычке – и опять получала непонимание и отвержение. Надо мной подшучивали, мои радужные проекции и позитивные переносы разбивались одни за другими.… Но все это было в безопасной и поддерживающей атмосфере группы, радости от присутствия и общения было больше. Я была как голодный на пиру – разве можно было от этого отказаться?
Даже если чувствуешь себя порой музейным экспонатом, человеком теперь уже позапрошлого века. Не говоря уже об обучающих моментах, практических премудростях любимой профессии, которые я с жадностью впитывала и старалась записывать, зная о преобладании своей зрительной памяти над слуховой. Мне обязательно надо повторно прочесть текст конспекта – только тогда я могу полностью осознать и запомнить все смыслы и значения уже прошедшего момента. А вот сразу, здесь и сейчас, одновременно слышать, чувствовать и осознавать – пока получается редко, в моменты инсайтов.
Постепенно, в результате личной работы с терапевтом стали вспоминаться полностью забытые эпизоды далекого детства. И в них я встретила давно знакомые и привычные для меня чувства: обиду и страх, стыд и безнадежность.
Я снова пережила смертельный страх и обреченность себя – 4х-летнего ребенка перед неминуемым и кажущимся мне тогда ужасным наказанием. Я была заперта дома одна и провела несколько часов в этом ожидании, зная, что нет ни одного человека, который мог бы меня спасти, помочь или хотя бы пожалеть. И узнала в этом чувстве свой уже взрослый неадекватный страх, охватывающий меня до сих пор в острых стрессовых ситуациях и делающий меня беспомощной жертвой. Вспоминая себя – подростка, я снова попала в свою тогдашнюю тюрьму в нелюбимом родительском доме. И поняла, что все мое детство и отрочество было хронической неосознаваемой психологической травмой. И что я продолжаю неосознанно воспроизводить эту травму в своей сегодняшней жизни, попадая опять в замкнутый круг отверженности, неприятия и одиночества. Но теперь, в группе или с терапевтом - я уже не одна. И этого достаточно, чтобы пережить эту боль и простить себя за то, что я такая, и принять.
Труднее всего оказался мой путь к собственной агрессии, совершенно вытесненной из сознания (ретрофлексия). Два года я сопротивлялась осознанию и принятию своей злости и боялась ее пуще огня. Как оказалось – не зря. Когда барьеры рухнули и открылись шлюзы – лавина моей ненависти чуть не разрушила меня. Она разрывала меня изнутри, изнуряла навязчивой тревогой, утренними приступами невыносимого ужаса. Болело все внутри, и не было никакого выхода из этой пытки – разум не мог больше мне помочь. И только на клиентской сессии мне удалось впервые в жизни проговорить вслух и выразить в действии свою ненависть и агрессию, увидеть ее самой и принять, как спасение.
Тренеры и ведущие групп казались мне высшими существами, особенными и непостижимыми. Мне, с моей неустойчивой и зависимой от мнения других самооценкой (как ни трудно было это признать, но теперь это стало очевидным), казалось непостижимым, как они могут «держать удар» перед целой группой. Меня же еще со школьных времен мучил страх перед аудиторией и невозможность предъявить себя. И только к концу группы я обрела способность выразить себя вслух на кругу, выдержать обратную связь и принять на себя ответственность за то, что я – вот такая, за все свои мысли и чувства. Отразиться во всех зеркалах и увидеть себя - настоящую. Почувствовать себя – собой и принять себя такую, какая есть, без прежнего стыда и отвращения. Почувствовать, наконец, свою ценность, свое право жить по собственным правилам и быть непохожей на других.
Это самое важное, что дала мне психотерапевтическая обучающая группа и личная терапия.
И теперь передо мной стоит задача «вырасти», дорасти и стать по-настоящему взрослой. Стать собственным родителем (как писал Ялом) и собственной опорой.
Теперь я больше уже не мечтаю о том, чтобы стать «совершенным психотерапевтом» - как в начале изучения психотерапии. Пройдя практику работы в тройках и терапевтом с клиентами, я трезво вижу и оцениваю трудности и радости этой профессии. Понимаю, что профессионализм в ней неотделим от принятия своих ограничений, от личностного роста и развития. И это для меня - один из мотивов и стимулов заниматься ею. Вырасти, вылечить себя, будучи клиентом, научиться самой удовлетворять свои потребности, запрашивать помощь и поддержку – чтобы потом, уже терапевтом, помочь другим пройти по этому пути и сделать свою жизнь более осознанной и счастливой.
Я очень рада, что попала именно в группу обучения гештальт-подходу, хотя этот метод был для меня наиболее трудным, вызывал сопротивление и неприятие в начале. Но именно в нем я нашла ключ к закрытому для меня миру осознанных чувств и потребностей, к неискаженному защитными механизмами восприятию реальности.путь к Ценности Себя.В плену защит
Я не знаю, как это получилось, и никогда не думала, что может быть такое. Очень мало и плохо помнила свое детство. И вот сейчас, в свои 48 лет, я больше чувствую себя ребенком, чем всю свою прошлую, уже длинную (и одновременно короткую) жизнь. Даже был ведь уже и «кризис среднего возраста», и казалось, успешно преодоленный – после опасной болезни и операции мне была дарована вторая жизнь. Я была полна радости жизни и любви ко всему миру и людям, к своим близким, думала, что ничто не сможет омрачить этого выстраданного долгими годами счастья, и что все мои неврозы и комплексы остались позади. Увы, теперь я понимаю, что это была, наверное, прекрасная иллюзия, которая, впрочем, очень хорошо защищала меня от страха и давала большую силу. Я любила даже себя. Это было слияние с миром, с людьми. Или я действительно родилась заново и стала в этот момент ребенком? Но эта же иллюзия отделяла меня от реальности, от подлинной встречи с людьми и с собой.
Сейчас я понимаю, что такая подверженность и приверженность прекрасным иллюзиям (интроективность) уходит корнями в особенности моего воспитания – вернее, его отсутствия. В сущности, духовных родителей и воспитателей мне заменили авторы и герои великих, прекрасных книг. Детство было согрето Диккенсом и Стивенсоном, Купером и Майн Ридом. Любимая героиня – Динка В. Осеевой - была мне подругой и сестрой. Читая, я не видела строчек, а полностью, всеми своими сенсорными механизмами погружалась в волшебный, но абсолютно реальный для меня мир, и жила в нем. Так проживать прочитанное было возможно только в детстве и юности. Между реальностью и воображением не было границ. Дальше - русская классика. Мне повезло – все произведения школьной программы я читала до того, как их «проходили» в школе. Самыми любимыми стали Чехов и Толстой, Достоевский, Михаил Булгаков. Они рассказывали о жизни и учили идеалам, были для меня живыми, в них самих и в их прототипов-героев я даже влюблялась. Читала все биографические материалы и дневники, могла бы стать, наверное, хорошим филологом и литературоведом. Очень хотелось временами читать для других стихи – как я их умела чувствовать и передать… Пушкин и Фет, Цветаева, Мандельштам, Тарковский, Пастернак, Бродский… Поэзия учила меня чувствовать, дарила яркие и несравнимые ни с чем ощущения. Ведь это прямая передача другому (читателю) мельчайших оттенков чувств, ощущений, мыслей и мощной энергии! Я думаю, что поэзия и музыка - это вершина творческого самовыражения человека, великое чудо на Земле, служащее доказательством божественной сущности человеческой души.
Но все это было моим внутренним, тайным миром, ни высказать, ни выразить, ни поделиться которым я не могла ни с кем, и в жизни чувствовала себя очень одинокой. Страх, неуверенность в себе, не просто низкая, а отрицательная самооценка, запрет на самовыражение – результат эмоционального отвержения и холодной авторитарности матери и неконтролируемой агрессивности отца. Контакта с родителями, как я теперь понимаю, вообще не было, я всеми силами старалась скрыть все свои мысли и чувства и «спрятаться» от родительского ока. Я не жила тогда, а заставляла себя делать что-то механически, в постоянном противоречии с желаниями и чувствами. И чувствовала, что я – одна, совершенно одна в этом непонятном и опасном мире. Главной опасностью был для меня отец. Я до сих пор не могу простить ему этого ужаса моего отрочества и юности, когда я не хотела жить, чувствовала отвращение к себе…, порой мне казалось, что я схожу сума. И ни понять, ни сказать никому ничего было невозможно. Не было тогда в нашем городе ни психологов, ни психотерапевтов.
Меня спасло только раннее (до 3х лет) деревенское детство с простой, но любящей бабушкой. Она никогда не ругала меня, была мудрой и в меру заботливой. И все летние каникулы в деревне – природа и почти неограниченная для меня свобода. Каждый день – как целая жизнь, нет границ времени, пространство - поля вокруг хутора – тоже безгранично, заблудиться невозможно, все - как на ладони...
До сих пор у меня проблемы с моей «безграничностью» во всем. С трудом структурирую время, не нахожу дороги в городских джунглях, не умею устанавливать дистанцию в общении.
Чтение классики (реалистической и психологической прозы) развило у меня тягу и интерес к людям, их внутреннему миру. Каждый человек для меня – как большая увлекательная книга, так хочется узнать его и понять.… Но, увы, люди открываются не так легко, как книги.
И конечно, я c жадностью читала психологическую литературу, какую только могла найти в 80-е годы. Так что приход в психологию был для меня неизбежным.
У меня уже был диплом психолога, была любимая работа в службе психологической помощи по телефону, где с помощью одного только голоса и слуха я переживала волнующую встречу и близость с разными людьми, чувствуя их боль, как свою (благодаря слиянию). Но каждый человек был и остается для меня Вселенной, каждый несет тайну своего существования, и у меня получалось на минуты или часы разделять с ними их жизнь. Не знаю, насколько профессиональной была моя работа тогда, но там точно было мое присутствие и вовлеченность, и принятие, и волшебное ощущение Встречи.
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется,
И нам сочувствие дается, как нам дается благодать.»
Эти строчки Тютчева были для меня девизом в работе.
Встречаться с собой было гораздо труднее. Наверное, я прожила почти всю свою жизнь без полного осознавания себя, своих чувств, желаний и потребностей, как будто с кружевной повязкой на глазах – вроде вижу, но неясно и не все (и ведь действительно, из-за развившейся с 10 лет близорукости я мало что видела без очков). Мало что понимала про себя, внутри было интуитивное «знание-ощущение-желание», но безотчетное, немое, несформулированное. И остается только сожалеть, что я так поздно пришла на практическое обучение психотерапии и на личную терапию.
Освобождение
Обучающая гештальт-терапевтическая группа на 3 года стала моей семьей (которой у меня не было в жизни), моделью реальной жизни и полигоном борьбы со всеми внутренними проблемами, средством освобождения от неосознаваемых защит и запретов.
После привычной внутренней изоляции, терапевтическая группа - целый микрокосм! но теперь это уже реальность, где я постепенно, с трудом учусь быть действующим лицом, а не только зрителем и слушателем. Мои чувства привычно замирают и прячутся, остается только радость от общения, которую предъявлять легко. Все же остальные непредсказуемые чувства кажутся мне тигром, которого безопаснее держать в клетке. Я с ними мало знакома и боюсь неожиданных собственных проявлений – ведь, скорее всего, мне будет за них стыдно.…С восхищением и завистью смотрю, как свободно самовыражаются другие. Мне чаще всего даже слово вставить не удается, что меня поначалу и не огорчает – так интересно слушать и видеть других. Слово Конкуренция долго не доходит до моего сознания, как что-то чуждое и ненужное мне лично.
Но вот я уже начинаю понимать, что я – какая-то не такая: мне не верят, подозревают в хитрости и скрытности. А я-то, наивная, ждала если не понимания, то хотя бы принятия, тянулась к другим, придумывала их себе, по привычке – и опять получала непонимание и отвержение. Надо мной подшучивали, мои радужные проекции и позитивные переносы разбивались одни за другими.… Но все это было в безопасной и поддерживающей атмосфере группы, радости от присутствия и общения было больше. Я была как голодный на пиру – разве можно было от этого отказаться?
Даже если чувствуешь себя порой музейным экспонатом, человеком теперь уже позапрошлого века. Не говоря уже об обучающих моментах, практических премудростях любимой профессии, которые я с жадностью впитывала и старалась записывать, зная о преобладании своей зрительной памяти над слуховой. Мне обязательно надо повторно прочесть текст конспекта – только тогда я могу полностью осознать и запомнить все смыслы и значения уже прошедшего момента. А вот сразу, здесь и сейчас, одновременно слышать, чувствовать и осознавать – пока получается редко, в моменты инсайтов.
Постепенно, в результате личной работы с терапевтом стали вспоминаться полностью забытые эпизоды далекого детства. И в них я встретила давно знакомые и привычные для меня чувства: обиду и страх, стыд и безнадежность.
Я снова пережила смертельный страх и обреченность себя – 4х-летнего ребенка перед неминуемым и кажущимся мне тогда ужасным наказанием. Я была заперта дома одна и провела несколько часов в этом ожидании, зная, что нет ни одного человека, который мог бы меня спасти, помочь или хотя бы пожалеть. И узнала в этом чувстве свой уже взрослый неадекватный страх, охватывающий меня до сих пор в острых стрессовых ситуациях и делающий меня беспомощной жертвой. Вспоминая себя – подростка, я снова попала в свою тогдашнюю тюрьму в нелюбимом родительском доме. И поняла, что все мое детство и отрочество было хронической неосознаваемой психологической травмой. И что я продолжаю неосознанно воспроизводить эту травму в своей сегодняшней жизни, попадая опять в замкнутый круг отверженности, неприятия и одиночества. Но теперь, в группе или с терапевтом - я уже не одна. И этого достаточно, чтобы пережить эту боль и простить себя за то, что я такая, и принять.
Труднее всего оказался мой путь к собственной агрессии, совершенно вытесненной из сознания (ретрофлексия). Два года я сопротивлялась осознанию и принятию своей злости и боялась ее пуще огня. Как оказалось – не зря. Когда барьеры рухнули и открылись шлюзы – лавина моей ненависти чуть не разрушила меня. Она разрывала меня изнутри, изнуряла навязчивой тревогой, утренними приступами невыносимого ужаса. Болело все внутри, и не было никакого выхода из этой пытки – разум не мог больше мне помочь. И только на клиентской сессии мне удалось впервые в жизни проговорить вслух и выразить в действии свою ненависть и агрессию, увидеть ее самой и принять, как спасение.
Тренеры и ведущие групп казались мне высшими существами, особенными и непостижимыми. Мне, с моей неустойчивой и зависимой от мнения других самооценкой (как ни трудно было это признать, но теперь это стало очевидным), казалось непостижимым, как они могут «держать удар» перед целой группой. Меня же еще со школьных времен мучил страх перед аудиторией и невозможность предъявить себя. И только к концу группы я обрела способность выразить себя вслух на кругу, выдержать обратную связь и принять на себя ответственность за то, что я – вот такая, за все свои мысли и чувства. Отразиться во всех зеркалах и увидеть себя - настоящую. Почувствовать себя – собой и принять себя такую, какая есть, без прежнего стыда и отвращения. Почувствовать, наконец, свою ценность, свое право жить по собственным правилам и быть непохожей на других.
Это самое важное, что дала мне психотерапевтическая обучающая группа и личная терапия.
И теперь передо мной стоит задача «вырасти», дорасти и стать по-настоящему взрослой. Стать собственным родителем (как писал Ялом) и собственной опорой.
Теперь я больше уже не мечтаю о том, чтобы стать «совершенным психотерапевтом» - как в начале изучения психотерапии. Пройдя практику работы в тройках и терапевтом с клиентами, я трезво вижу и оцениваю трудности и радости этой профессии. Понимаю, что профессионализм в ней неотделим от принятия своих ограничений, от личностного роста и развития. И это для меня - один из мотивов и стимулов заниматься ею. Вырасти, вылечить себя, будучи клиентом, научиться самой удовлетворять свои потребности, запрашивать помощь и поддержку – чтобы потом, уже терапевтом, помочь другим пройти по этому пути и сделать свою жизнь более осознанной и счастливой.
Я очень рада, что попала именно в группу обучения гештальт-подходу, хотя этот метод был для меня наиболее трудным, вызывал сопротивление и неприятие в начале. Но именно в нем я нашла ключ к закрытому для меня миру осознанных чувств и потребностей, к неискаженному защитными механизмами восприятию реальности.путь к Ценности Себя.