Теоретические основы моей практики

Вроде бы понятно о чем должно быть это эссе, но что-то в самом его названии почему-то пугает и тормозит, как будто читаешь экзаменационный билет и понимаешь, что как раз эту тему и не успел повторить перед экзаменом... И пустой лист уже перед тобой, как строгий экзаменатор, но надо не просто что-то ответить-написать, но чтобы это было еще не стыдно потом прочитать на группе!

Откуда этот страх и недоверие к себе и своим способностям? И не только у меня. Как терапевт, я знаю, что многие боятся чего-то, и в частности, писать такие эссе…. Я точно это знаю, но по-прежнему, здесь и сейчас не перестаю удивляться неизменности и неотвратимости этого страха перед неопределенностью и оценкой через столько лет работы и различных видов личной терапии…. Я всегда не любила экзамены, гораздо больше люблю учиться и работать с людьми.

Успокаивает только одно, что эссе все же не контрольная работа, и можно писать все, что хочешь.

Как собрать сейчас в одно целое все изученные за долгие годы разнообразные теории? Их было так много! Сколько перечитано учебников и книг по разным направлениям и аспектам психотерапии. В голове нагромождение из фамилий, принципов и формулировок. Все это переплавилось и переплелось в моей профессиональной палитре, образовав единый, но трудный для определения мой собственный интегральный стиль.

Как я пришла в эту профессию? Все началось, конечно, с детства - как учит психоанализ.

Почему-то ярко запомнилась картинка, когда орава деревенских детей, с которыми я проводила у бабушки летние каникулы, обступила чумазую умственно отсталую девочку, ровесницу из бедствующей семьи, и стала высмеивать и потешаться над ее нелепой поношенной одеждой. Девочка стояла перед кричащими детьми, а ее слишком большие растянутые рейтузы и они же трусы, сползли вниз, до самых колен… и она даже не могла их поправить. Я помню, что бросилась к ней и стала поднимать эти рейтузы и затягивать резинку, невзирая на осуждение и насмешки приятелей. И даже вытирала, не помню чем, ее сопливый нос… я не могла иначе. Мне было лет восемь, это была спонтанная реакция, и я не помню, чтобы меня кто-то учил такому. Но меня всегда сильно трогали и притягивали чьи-то страдания.

Может быть, эмпатия и способность чувствовать чью-то боль, как свою во многом врожденное качество? Плюс результат собственной, пережитой когда-то в раннем детстве, но неосознанной боли… Откуда появляется возможность сострадать другому и главное - желание помочь ему излечить эту боль? «Раненый целитель» Ролло Мэй в своей одноименной книге предлагает теорию о том, «что мы исцеляем других с помощью наших собственных ран». «Понимание, приходящее к нам через наше личное страдание и личные проблемы, приводит нас к развитию эмпатии и творческих способностей в отношениях с людьми и к состраданию...» Подтверждение этому можно увидеть в биографиях многих выдающихся психотерапевтов: Салливэна, Маслоу, Франкла.

Много позже я познакомилась с теорией травмы (о работе с ранней травмой читала у Млодик и других авторов), и на собственном опыте поняла, что «травматик» – это человек, которому часто бывает больно жить… Неосознанно он воспроизводит свою первичную травму в последующей жизни, в отношениях со значимыми людьми, чтобы вновь переживать ту же боль до тех пор, пока она не будет полностью осознана. Вот для этого и необходима психотерапия.

Я думаю, что во многом, понимать и принимать трудности и переживания клиентов, устанавливать живой контакт с ними мне помогает эмпатия и собственный богатый опыт психологических проблем. А устойчивый интерес к людям и их внутреннему миру проснулся и сформировался во мне после чтения классической русской литературы, собраний сочинений наших великих классиков, которые я читала запоем лет с десяти. И благодаря Чехову и Толстому, Тютчеву и Фету у меня сложилось восприятие человека и личности как целой Вселенной. Каждый уникален, и несет тайну своего существования… Позже в юности появились книги Владимира Леви, и я читала тогда вообще все, что удавалось найти по психологии в конце 70-х. А после рождения детей увлеклась детской и семейной психологией и теориями развития личности.

Еще не имея базового психологического образования, я пришла работать волонтером на Телефон Доверия – просто увидев объявление в городской газете. Тогда в начале 90-х по всей стране открывались кризисные службы психологической помощи по телефону для профилактики суицидов. Нашу службу в Сарове спонсировало частное предприятие, а возглавила врач-психотерапевт, и мы прошли полугодовой курс обучения телефонному и кризисному консультированию под руководством тренера из Москвы. Сложился теплый коллектив близких по духу людей, нам было интересно вместе и работать, и учиться, и отдыхать. Ездили на Конференции РАТЭПП, проходили тренинги, обучающие и балинтовские группы. Индивидуальной супервизии в начале еще не было, и каждый консультант оставался один на один с неизвестным человеком на другом конце провода. Но в чем-то это было и легче, давало внутреннюю свободу быть самим собой в этом контакте и диалоге. Для меня это был волнующий опыт встречи и близости с разными людьми и их переживаниями… Там точно было мое присутствие и вовлеченность, принятие и магическое ощущение Встречи.

«Вот тебе моя рука - я рядом, я с тобой, и вместе мы справимся»…

Из теории кризисной интервенции и теории возрастных кризисов я узнала, что кризис – это одновременно и возможность роста и развития, что кризис мобилизует внутренние ресурсы человека и освобождает мощную энергию для его преодоления. Так же было и в моей жизни: попадая в острый кризис и переживая его, я часто обнаруживала в себе неизвестные раньше ресурсы. Когда тяжело и надолго заболел мой маленький сын, я чувствовала себя очень сильной и не боялась никаких трудностей. Наверное я больше никогда не была такой сильной и уверенной как в те трудные годы.

Поэтому у меня есть вера в ресурсы и силу клиентов, в их способность к творческой адаптации.

Когда сын подрос, я смогла поступить на психологический факультет УРАО в Нижнем Новгороде. Мой окончательный приход в психологию как профессию был довольно поздним, но неизбежным.

Изучаемые в институте теории подтверждали и объясняли полученный прежде личный опыт. Были и обескураживающие открытия: оказалось, что другого человека невозможно полностью понять по определению. Никого невозможно понять и меня никто не поймет… такое вот непреодолимое одиночество среди собратьев по разуму. Я долго свыкалась с этой поправкой к моим иллюзиям и проекциям, к моей потребности именно в понимании. И в итоге переформулировала для себя так: да, другого человека невозможно понять, но его можно почувствовать. В этом направлении моим любимым учителем стал Карл Роджерс, его метод недирективной клиент-центрированной психотерапии, который органично вписался в мои личностные особенности тогда еще психолога-консультанта.

Но была и хорошая новость – экзистенциально-гуманистический подход в психологии: мы все хорошие и талантливые от природы и нас можно уважать, ценить и любить такими, какие мы есть! Это меня очень поддержало и дало опору как лично, так и в работе с клиентами. Основные положения экзистенциально-гуманистической психотерапии совпали с моими внутренними побуждениями и стали опорой в практической работе с людьми.

Потом был годичный практический курс «Методы психотерапии в консультировании», и счастливая для меня случайность, когда подруга позвала меня в группу 2 ступени гештальта в Центре «Здесь и Теперь».

Я выбрала тогда именно гештальт-подход за его видимую эффективность и «практичность», потому что экзистенциальная психотерапия, очень близкая и родная мне самой по содержанию, для наших провинциальных клиентов казалась абсолютной роскошью. И этот метод - гештальт-подход в терапии стал для меня главным открытием не очень понятного прежде мира чувств и эмоций, контакта и отношений с собой и с миром во всем их единстве и многообразии. Это было нелегкое и порой болезненное, но настоящее прозрение, в результате которого я получила универсальный ключ к самой себе, своему внутреннему миру и миру своих клиентов.

Затем был трехгодичный курс Психодрамы – постоянная обучающая группа 1 ступени на базе Европейского института Психодрамы, после которого я получила сертификат «психодрамапрактика». Этот метод, совмещающий психотерапию с искусством, дал мне очень многое. В нем есть возможность для клиента стать автором собственной пьесы из своей жизни, и пережив ее заново, что-то изменить в себе. Мне нравится использовать в работе с клиентами элементы психодрамы и арт-терапии.

Не могу не упомянуть и метод системных семейных расстановок Берта Хеллингера, с которым я постоянно соприкасалась и в Центре «Здесь и теперь» и в Сарове, где уже 10 лет участвую в регулярной терапевтической группе семейных расстановок. Философия Хеллингера и теория семейных систем также внесли свой вклад в формирование моего профессионального мировоззрения.

Важной для меня всегда была тема эмоциональной и семейной созависимости, присутствующая как в моей собственной жизни и личной психотерапии, так часто и в ситуациях клиенток. Я изучала книги Емельяновой, Москаленко, Уайнхолдов и других авторов. И в последнее время, когда мне удалось продвинуться в преодолении этой проблемы, в числе приходящих ко мне клиентов появились творческие люди, что меня очень радует.

В заключение могу сказать, что я не то чтобы люблю мою профессию - я поняла, что не представляю себя без нее. Моя жизнь и психология, психотерапия оказались неразрывно связаны.