«Дайте мне точку опоры, и я переверну мир».
Архимед
Я всегда была эклектиком. В Университете я с большим интересом читала всех предписанных нам философов и психологов и изумлялась: в чем разница-то?! Точнее даже так: разницу я видела, но не видела противоречий между позициями. Мне трудно было примкнуть к какому-то лагерю, во всех течениях, школах, теориях я видела что-то полезное. Какие-то детали, конечно, вызывали у меня вопросы и несогласия, но это нисколько не дискредитировало сами попытки познания.
А еще на втором курсе меня постигло удивление: я писала курсовую по ролевым теориям личности. Меня выводила из себя неспособность психологов договориться между собой и выработать единый понятийный аппарат в рамках одного теоретического направления! Хотелось совершить революцию и сказать: «все же очевидно: дадим этому феномену такое определение, а этому – вот такое, тогда сразу все станет намного яснее».
И вот, мне надо писать эссе про то, с кем я. Обе части этой задачи вызывают у меня сопротивление – определиться и опубликовать то, что получилось. Мое внутреннее препятствие многолико. В первую очередь, как ни странно, страх того, что у моей практической деятельности вообще нет никаких теоретических основ. А еще я боюсь оценки – вдруг то, на что я на самом деле опираюсь, умные люди сочтут бредом, увидят в этом непоследовательность, неподготовленность? И – самое важное и трепетное мое опасение - вдруг при попытке анализа для меня пропадет та волшебно-магическая составляющая процесса, благодаря которой случается инсайт, в том числе тот, который происходит у меня, когда я работаю с клиентом?
И все эти страхи приводят к тому, что то ли две ночи у меня осталось до доклада, то ли одна, а я как будто только в самом начале поиска.
В этих мучительных попытках вывести себя на чистую воду я как будто становлюсь сама себе терапевтом, и как только я физически вынимаю из себя эти страхи, написав их на листе, что-то начинает меняться и за ними возникает новый слой и вместо натужного «Как бы мне…?» возникает понимание, что, конечно же, они есть, эти теоретические основы. И следы их я вижу каждый раз в работе с клиентом. То, что во мне есть, «выдает» меня - в моих предположениях, интерпретациях, выводах, диагнозах. В моих опасениях и страхах. В моих надеждах. В моих желаниях.
И возникает доверие к себе и к тому, что все это время мое бессознательное работало на меня. Что внутри себя я «держала» этот вопрос и что мой ответ, каков бы он ни был, придет вовремя. Аминь.
Базовое психологическое образование я получала в конце 80-х. В основном нас учили теории, практической психологии почти не было. Да и я была абсолютно «научно» настроенным человеком, которого будоражили и привлекали схемы, статистика, ясность и понятность описания или теории, чистота эксперимента… Немного странно для меня, потому что вплоть до окончания школы больше всего я любила читать сказки, причем привлекал меня в них какой-то тайный смысл, как будто они мне намекали на то, что есть что-то большее, чем то, что можно изучить, объяснить, доказать. В общем, похожее ощущение у меня было и от всего теоретического материала, который я осваивала в процессе обучения. При этом на практике я занималась исследованиями, типологиями, то есть тем, на что вроде бы можно было опереться как на «достоверное».
А дальше у меня было 3 этапа. И, фактически, мои теоретические основы – это история открытий, которые я сделала для себя, соприкасаясь с тем или иным методом или теорией.
Сначала была случайная встреча с гештальтом. Это направление не стало моей философией, моим мировоззрением, но стало тем, чем я соприкоснулась сначала с собой, потом с окружающими меня людьми, а потом и с клиентами. Если взять метафору, гештальт-подход – это мой орган чувств, моя кожа, то чем я контактирую. При всей «поверхностности» метафоры, этот подход привел к тектоническому сдвигу в моей жизни: энергия моего постоянного жизненного страдания и переживания стала постепенно перерабатываться в чувствование какого-то другого, надеюсь, более глубокого качества. Этот процесс идет до сих пор.
Благодаря гештальт-терапии я соприкоснулась с вполне «магическими» для меня вещами: я получила опыт реального контакта, когда я чувствую себя, позволяю себе быть, насколько это доступно мне в моменте, а не «уходить в голову»; я поняла, что на самом деле есть «фонарик» осознания, которым можно освещать, исследовать и трансформировать внутренние препятствия.
И, похоже, выход в этот новый жизненный этап сопровождался импринтингом: если говорить о профессиональной идентификации, то она у меня «по цвету кожи» - я предъявляю себя как гештальт-терапевт.
Дальше было совершенно случайное знакомство с расстановками. Кажется, это был «ответный подарок» от мамы: до этого она пришла учиться на 1 ступень гештальт-терапии после моих рассказов, а тут она, приехав с зимнего интенсива, рассказала о своем опыте заместительства… в общем, я перешла на следующий уровень. Освоение этой концепции давалось мне сложнее. На клиентских группах я выдерживала по 1-2 работы, тихо рыдая в углу. Меня «цепляло» всё. Я методично ходила на группы раз в месяц, как в тренажерный зал и, ничего не понимая, похоже, что-то отрабатывала. Когда я начала учиться этому методу, у меня появился инструмент анализа и язык для описания того, что происходит в системах. Порядки, балансы – все это стало давать мне совершенно новый угол зрения на то, с чем я имела дело на работе (я работала в крупных организациях директором по персоналу). Через какое-то время я научилась видеть это и в своей семейной системе. Самое большое, «крышесносящее» утверждение в теории системных расстановок для меня было то, что за всяким человеческим поступком, отношением, проявлением стоит любовь. И что только распознаванием, пониманием и признанием не всегда простого и прерывающегося течения этой любви можно «залечить», «поправить» сломанные порядки и нарушенные балансы.
И странным образом трансформировалось мое открытие первого, гештальтистского этапа: «все люди очень разные». Появилось предположение, даже уверенность, что «все люди одинаковые». Да, я знаю, что феномен заместительского восприятия объясняют через морфогенетические поля или через механизм переноса, смещения чувств. Но еще до того, как я это узнала, моя интерпретация этого феномена была такой: каждый человек, поставленный на какое-то вполне определенное место, будет чувствовать схожие чувства. И для меня это было головокружительно: очень, очень глубоко внутри мы все одинаковые.
Ощущение возможности и, одновременно, недостижимости узнавания другого человека стало для меня самым интересным и важным моментом терапевтического процесса, да и отношений в жизни тоже.
И потом абсолютно неожиданно для меня наступил третий этап. Я вдруг стала верующим человеком. Вот так вот – раз – и стала. Конечно, можно найти этому причину: непростой этап в моей собственной жизни, а еще умерла бабушкина родная сестра, единственная открыто верующая из их поколения, и такой силы она была, что многие из семьи пришли в храм, как будто на освободившееся место. Но у меня оказался свой «вход»: через эклектическую духовную школу, через священника-экумениста.
Что дает мне вера, как она уживается с психологией? Сложно уживается, поначалу это был конфликт, как будто мне приходилось играть в «перебежчика» и прыгать с одной позиции на другую, в зависимости от ситуации. Читая святых отцов и некоторых священников я видела много перекликающегося с тем, что я выбрала для себя в психологии, просто написанного другим языком. Разница была в том, что контекст становился для меня еще шире. Антоний Сурожский писал о том, что другой человек существует не только по отношению ко мне и к другим, он существует по отношению к себе и к Богу. Вроде бы все просто, но присутствие бесконечного Начала в этой формулировке приводит к образованию бесконечной системы уравнений с бесконечным числом неизвестных, одно из которых – я. Пока на этом мои «неслучайные случайности» закончились и эта та точка, на которой я нахожусь и которую осваиваю сейчас.
У духовной школы я очень осторожно беру себе в «копилку». Но какие-то теоретические представления для меня стали важными. Основное – это идея того, что мир строится по принципу голограммы. Мир един, он строится по одному закону, который мы тщетно пытаемся опознать и осознать. Но проявление этого закона во всем. В том, что в другом человеке, как в зеркале, отражаюсь я или моя часть. В том, что все, что меня окружает, отражается во мне. Да и то, чего я в упор не вижу или что-то очень далекое от меня, также связано со мной, потому что масштаб не имеет значения и в каждой точке времени-пространства происходят синхронные процессы.
И да, мы можем воспринимать, понимать, сопереживать друг другу, потому что все мы по одному замыслу и то, что происходит у одного человека, вызывает резонанс в другом. Но можем и не понимать, не сочувствовать, не воспринимать, потому что наша жизнь в этом физическом мире, путь, котором шел наш народ, род и мы сами – настолько разный, что на каждом оставил свой уникальный отпечаток, изменяющий первоначальный замысел. В гештальте это назовут опытом, в расстановках – системными динамиками, в христианстве – родовыми грехами, но сути это для меня не меняет.
Три моих этапа выстраиваются для меня в пирамиду, точнее в две. Если говорить с моей позиции (субъекта познания), то гештальт давал мне контекст я-я, я-другой; расстановки – я-семья, я-род; мое религиозное мировоззрение: я-мир; мы-мир. И это расширяющаяся кверху пирамида. Если говорить с позиции объекта познания, то это расширяющаяся книзу пирамида, на острие которой Бог, а все, что разбегается вниз – это наши теории, то, как отражается в нас единый замысел, а еще ниже – те инструменты, которые мы используем.
И уровни этой пирамиды очень обогащают друг друга: я могу пользоваться всеми понятиями, они только приобретают большую глубину: что контакт есть на разных уровнях, что безмерно многослойна расстановка. И иногда мне становиться очень жалко, что мне стало трудно учить теоретический материал, я не могу много читать и плохо запоминаю, а иногда я понимаю, что достаточно одного инструмента, важно лишь то, как мы его используем.
В чем для меня ресурс моего нынешнего понимания?
В чем я вижу свои ограничения:
Как я использую это в работе?
С клиентом я ищу «точку входа» – тело, эмоции, суждения, мировоззрение. То, что клиент предъявляет как запрос, мои версии о том, чего он хочет на самом деле, наше с ним исследование ресурсов – я интуитивно выбираю, как я буду с этим работать. Когда мне совсем не понятно, с чего начать (например, в работе с детьми или с неясными запросами), я начинаю с тела или воображения, использую «проективные» техники, элементы телесно-ориентированной и эмоционально-образной, арт-терапии.
Чего я хочу дальше?
Пока я осваиваюсь с тем, что есть сейчас. Из практических вещей для меня большой интерес представляет процессуальная терапия. Я не смогла найти цитату про страшно интригующий меня «принцип глубинной демократии», но речь идет, например, о том, что компромисс – это стратегия, при которой обе стороны оказываются обделенными. И что есть точка, взгляд из которой находит решение, подходящее для обеих сторон. И это очень откликается во мне как возможность «путешествовать» на разные слои мировой пирамиды.
В чем для меня смысл написания этого эссе?
Я задала себе вопрос: чего я хочу от своих теоретических основ? Ответ пришел сразу: Опоры и Свободы. И так это понятно: как только залезешь на ступеньку, получаешь опору и свободу двигаться дальше.
Я могу провести там, где я ходила сама или мы с клиентом можем рискнуть пройти незнакомый участок вместе. В общем-то, неплохо записать свои путевые заметки, могут пригодиться на новом маршруте.
Я поняла, что мне очень важно быть автором того, что я делаю. Но пока я не признаю это своим и не признаюсь в этом, я буду испытывать беспомощность и неуверенность, это не станет моим инструментом, это не станет моей опорой.
Эпиграф в конце. Пелевин. «Священная книга оборотня»
– А что есть истина? Я промолчала.
– Что? – повторил он. Я молчала
– А? Я закатила глаза. Мне ужасно идет эта гримаска.
– Я тебя спрашиваю, рыжая.
– Неужели не понятно? Молчание и есть ответ.
– А словами можно? Чтоб понятно было?
– Там нечего понимать, – ответила я. – Когда тебе задают вопрос «что есть истина?», ты можешь только одним способом ответить на него так, чтобы не солгать. Внутри себя ты должен увидеть истину. А внешне ты должен сохранять молчание.
– А ты видишь внутри себя эту истину? – спросил он. Я промолчала.
– Хорошо, спрошу по-другому. Когда ты видишь внутри себя истину, что именно ты видишь?
– Ничего, – сказала я.
– Ничего? И это истина? Я промолчала.
– Если там ничего нет, почему мы тогда вообще говорим про истину?
– Ты путаешь причину и следствие. Мы говорим про истину не потому, что там что-то есть. Наоборот – мы думаем, что там должно что-то быть, поскольку существует слово «истина».
– Вот именно. Ведь слово существует. Почему?
– Да потому. Распутать все катушки со словами не хватит вечности. Вопросов и ответов можно придумать бесконечно много – слова можно приставлять друг к другу так и сяк, и каждый раз к ним будет прилипать какой-то смысл. Толку-то. Вот у воробья вообще ни к кому нет вопросов. Но я не думаю, что он дальше от истины, чем Лакан или Фуко.
А еще на втором курсе меня постигло удивление: я писала курсовую по ролевым теориям личности. Меня выводила из себя неспособность психологов договориться между собой и выработать единый понятийный аппарат в рамках одного теоретического направления! Хотелось совершить революцию и сказать: «все же очевидно: дадим этому феномену такое определение, а этому – вот такое, тогда сразу все станет намного яснее».
И вот, мне надо писать эссе про то, с кем я. Обе части этой задачи вызывают у меня сопротивление – определиться и опубликовать то, что получилось. Мое внутреннее препятствие многолико. В первую очередь, как ни странно, страх того, что у моей практической деятельности вообще нет никаких теоретических основ. А еще я боюсь оценки – вдруг то, на что я на самом деле опираюсь, умные люди сочтут бредом, увидят в этом непоследовательность, неподготовленность? И – самое важное и трепетное мое опасение - вдруг при попытке анализа для меня пропадет та волшебно-магическая составляющая процесса, благодаря которой случается инсайт, в том числе тот, который происходит у меня, когда я работаю с клиентом?
И все эти страхи приводят к тому, что то ли две ночи у меня осталось до доклада, то ли одна, а я как будто только в самом начале поиска.
В этих мучительных попытках вывести себя на чистую воду я как будто становлюсь сама себе терапевтом, и как только я физически вынимаю из себя эти страхи, написав их на листе, что-то начинает меняться и за ними возникает новый слой и вместо натужного «Как бы мне…?» возникает понимание, что, конечно же, они есть, эти теоретические основы. И следы их я вижу каждый раз в работе с клиентом. То, что во мне есть, «выдает» меня - в моих предположениях, интерпретациях, выводах, диагнозах. В моих опасениях и страхах. В моих надеждах. В моих желаниях.
И возникает доверие к себе и к тому, что все это время мое бессознательное работало на меня. Что внутри себя я «держала» этот вопрос и что мой ответ, каков бы он ни был, придет вовремя. Аминь.
Базовое психологическое образование я получала в конце 80-х. В основном нас учили теории, практической психологии почти не было. Да и я была абсолютно «научно» настроенным человеком, которого будоражили и привлекали схемы, статистика, ясность и понятность описания или теории, чистота эксперимента… Немного странно для меня, потому что вплоть до окончания школы больше всего я любила читать сказки, причем привлекал меня в них какой-то тайный смысл, как будто они мне намекали на то, что есть что-то большее, чем то, что можно изучить, объяснить, доказать. В общем, похожее ощущение у меня было и от всего теоретического материала, который я осваивала в процессе обучения. При этом на практике я занималась исследованиями, типологиями, то есть тем, на что вроде бы можно было опереться как на «достоверное».
А дальше у меня было 3 этапа. И, фактически, мои теоретические основы – это история открытий, которые я сделала для себя, соприкасаясь с тем или иным методом или теорией.
Сначала была случайная встреча с гештальтом. Это направление не стало моей философией, моим мировоззрением, но стало тем, чем я соприкоснулась сначала с собой, потом с окружающими меня людьми, а потом и с клиентами. Если взять метафору, гештальт-подход – это мой орган чувств, моя кожа, то чем я контактирую. При всей «поверхностности» метафоры, этот подход привел к тектоническому сдвигу в моей жизни: энергия моего постоянного жизненного страдания и переживания стала постепенно перерабатываться в чувствование какого-то другого, надеюсь, более глубокого качества. Этот процесс идет до сих пор.
Благодаря гештальт-терапии я соприкоснулась с вполне «магическими» для меня вещами: я получила опыт реального контакта, когда я чувствую себя, позволяю себе быть, насколько это доступно мне в моменте, а не «уходить в голову»; я поняла, что на самом деле есть «фонарик» осознания, которым можно освещать, исследовать и трансформировать внутренние препятствия.
И, похоже, выход в этот новый жизненный этап сопровождался импринтингом: если говорить о профессиональной идентификации, то она у меня «по цвету кожи» - я предъявляю себя как гештальт-терапевт.
Дальше было совершенно случайное знакомство с расстановками. Кажется, это был «ответный подарок» от мамы: до этого она пришла учиться на 1 ступень гештальт-терапии после моих рассказов, а тут она, приехав с зимнего интенсива, рассказала о своем опыте заместительства… в общем, я перешла на следующий уровень. Освоение этой концепции давалось мне сложнее. На клиентских группах я выдерживала по 1-2 работы, тихо рыдая в углу. Меня «цепляло» всё. Я методично ходила на группы раз в месяц, как в тренажерный зал и, ничего не понимая, похоже, что-то отрабатывала. Когда я начала учиться этому методу, у меня появился инструмент анализа и язык для описания того, что происходит в системах. Порядки, балансы – все это стало давать мне совершенно новый угол зрения на то, с чем я имела дело на работе (я работала в крупных организациях директором по персоналу). Через какое-то время я научилась видеть это и в своей семейной системе. Самое большое, «крышесносящее» утверждение в теории системных расстановок для меня было то, что за всяким человеческим поступком, отношением, проявлением стоит любовь. И что только распознаванием, пониманием и признанием не всегда простого и прерывающегося течения этой любви можно «залечить», «поправить» сломанные порядки и нарушенные балансы.
И странным образом трансформировалось мое открытие первого, гештальтистского этапа: «все люди очень разные». Появилось предположение, даже уверенность, что «все люди одинаковые». Да, я знаю, что феномен заместительского восприятия объясняют через морфогенетические поля или через механизм переноса, смещения чувств. Но еще до того, как я это узнала, моя интерпретация этого феномена была такой: каждый человек, поставленный на какое-то вполне определенное место, будет чувствовать схожие чувства. И для меня это было головокружительно: очень, очень глубоко внутри мы все одинаковые.
Ощущение возможности и, одновременно, недостижимости узнавания другого человека стало для меня самым интересным и важным моментом терапевтического процесса, да и отношений в жизни тоже.
И потом абсолютно неожиданно для меня наступил третий этап. Я вдруг стала верующим человеком. Вот так вот – раз – и стала. Конечно, можно найти этому причину: непростой этап в моей собственной жизни, а еще умерла бабушкина родная сестра, единственная открыто верующая из их поколения, и такой силы она была, что многие из семьи пришли в храм, как будто на освободившееся место. Но у меня оказался свой «вход»: через эклектическую духовную школу, через священника-экумениста.
Что дает мне вера, как она уживается с психологией? Сложно уживается, поначалу это был конфликт, как будто мне приходилось играть в «перебежчика» и прыгать с одной позиции на другую, в зависимости от ситуации. Читая святых отцов и некоторых священников я видела много перекликающегося с тем, что я выбрала для себя в психологии, просто написанного другим языком. Разница была в том, что контекст становился для меня еще шире. Антоний Сурожский писал о том, что другой человек существует не только по отношению ко мне и к другим, он существует по отношению к себе и к Богу. Вроде бы все просто, но присутствие бесконечного Начала в этой формулировке приводит к образованию бесконечной системы уравнений с бесконечным числом неизвестных, одно из которых – я. Пока на этом мои «неслучайные случайности» закончились и эта та точка, на которой я нахожусь и которую осваиваю сейчас.
У духовной школы я очень осторожно беру себе в «копилку». Но какие-то теоретические представления для меня стали важными. Основное – это идея того, что мир строится по принципу голограммы. Мир един, он строится по одному закону, который мы тщетно пытаемся опознать и осознать. Но проявление этого закона во всем. В том, что в другом человеке, как в зеркале, отражаюсь я или моя часть. В том, что все, что меня окружает, отражается во мне. Да и то, чего я в упор не вижу или что-то очень далекое от меня, также связано со мной, потому что масштаб не имеет значения и в каждой точке времени-пространства происходят синхронные процессы.
И да, мы можем воспринимать, понимать, сопереживать друг другу, потому что все мы по одному замыслу и то, что происходит у одного человека, вызывает резонанс в другом. Но можем и не понимать, не сочувствовать, не воспринимать, потому что наша жизнь в этом физическом мире, путь, котором шел наш народ, род и мы сами – настолько разный, что на каждом оставил свой уникальный отпечаток, изменяющий первоначальный замысел. В гештальте это назовут опытом, в расстановках – системными динамиками, в христианстве – родовыми грехами, но сути это для меня не меняет.
Три моих этапа выстраиваются для меня в пирамиду, точнее в две. Если говорить с моей позиции (субъекта познания), то гештальт давал мне контекст я-я, я-другой; расстановки – я-семья, я-род; мое религиозное мировоззрение: я-мир; мы-мир. И это расширяющаяся кверху пирамида. Если говорить с позиции объекта познания, то это расширяющаяся книзу пирамида, на острие которой Бог, а все, что разбегается вниз – это наши теории, то, как отражается в нас единый замысел, а еще ниже – те инструменты, которые мы используем.
И уровни этой пирамиды очень обогащают друг друга: я могу пользоваться всеми понятиями, они только приобретают большую глубину: что контакт есть на разных уровнях, что безмерно многослойна расстановка. И иногда мне становиться очень жалко, что мне стало трудно учить теоретический материал, я не могу много читать и плохо запоминаю, а иногда я понимаю, что достаточно одного инструмента, важно лишь то, как мы его используем.
В чем для меня ресурс моего нынешнего понимания?
- всему есть место – на самом деле!;
- смирение перед судьбой: ни мое и ничье всесилие, возможность отдать Богу то, что не можем сделать мы;
- метафоричность приобрела для меня другой смысл, перестала быть аналогией, а стала живым примером.
В чем я вижу свои ограничения:
- «как есть, так есть»;
- иногда я якобы смиряюсь с чем-то в себе и опускаю руки;
- признание мною определенных законов подразумевает признание ответственности за их нарушение;
- это вызывает мою эмоциональную реакцию на какие-то действия или реакции клиента;
- иногда я испытываю сильную тревогу за клиента и могу от этого впасть в оценочность.
Как я использую это в работе?
С клиентом я ищу «точку входа» – тело, эмоции, суждения, мировоззрение. То, что клиент предъявляет как запрос, мои версии о том, чего он хочет на самом деле, наше с ним исследование ресурсов – я интуитивно выбираю, как я буду с этим работать. Когда мне совсем не понятно, с чего начать (например, в работе с детьми или с неясными запросами), я начинаю с тела или воображения, использую «проективные» техники, элементы телесно-ориентированной и эмоционально-образной, арт-терапии.
Чего я хочу дальше?
Пока я осваиваюсь с тем, что есть сейчас. Из практических вещей для меня большой интерес представляет процессуальная терапия. Я не смогла найти цитату про страшно интригующий меня «принцип глубинной демократии», но речь идет, например, о том, что компромисс – это стратегия, при которой обе стороны оказываются обделенными. И что есть точка, взгляд из которой находит решение, подходящее для обеих сторон. И это очень откликается во мне как возможность «путешествовать» на разные слои мировой пирамиды.
В чем для меня смысл написания этого эссе?
Я задала себе вопрос: чего я хочу от своих теоретических основ? Ответ пришел сразу: Опоры и Свободы. И так это понятно: как только залезешь на ступеньку, получаешь опору и свободу двигаться дальше.
Я могу провести там, где я ходила сама или мы с клиентом можем рискнуть пройти незнакомый участок вместе. В общем-то, неплохо записать свои путевые заметки, могут пригодиться на новом маршруте.
Я поняла, что мне очень важно быть автором того, что я делаю. Но пока я не признаю это своим и не признаюсь в этом, я буду испытывать беспомощность и неуверенность, это не станет моим инструментом, это не станет моей опорой.
Эпиграф в конце. Пелевин. «Священная книга оборотня»
– А что есть истина? Я промолчала.
– Что? – повторил он. Я молчала
– А? Я закатила глаза. Мне ужасно идет эта гримаска.
– Я тебя спрашиваю, рыжая.
– Неужели не понятно? Молчание и есть ответ.
– А словами можно? Чтоб понятно было?
– Там нечего понимать, – ответила я. – Когда тебе задают вопрос «что есть истина?», ты можешь только одним способом ответить на него так, чтобы не солгать. Внутри себя ты должен увидеть истину. А внешне ты должен сохранять молчание.
– А ты видишь внутри себя эту истину? – спросил он. Я промолчала.
– Хорошо, спрошу по-другому. Когда ты видишь внутри себя истину, что именно ты видишь?
– Ничего, – сказала я.
– Ничего? И это истина? Я промолчала.
– Если там ничего нет, почему мы тогда вообще говорим про истину?
– Ты путаешь причину и следствие. Мы говорим про истину не потому, что там что-то есть. Наоборот – мы думаем, что там должно что-то быть, поскольку существует слово «истина».
– Вот именно. Ведь слово существует. Почему?
– Да потому. Распутать все катушки со словами не хватит вечности. Вопросов и ответов можно придумать бесконечно много – слова можно приставлять друг к другу так и сяк, и каждый раз к ним будет прилипать какой-то смысл. Толку-то. Вот у воробья вообще ни к кому нет вопросов. Но я не думаю, что он дальше от истины, чем Лакан или Фуко.
